МЫ ПРОДОЛЖАЕМ ПУБЛИКАЦИЮ ПОВЕСТИ НАШЕГО АВТОРА, ЧЛЕНА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ, ГАЛИНЫ ИЛЬИНОЙ, ПОСВЯЩЕННОЙ ВОСПОМИНАНИЯМ ДЕТСТВА ЕЕ МАТЕРИ, ПРОЖИВШЕЙ В ЛЕНИНГРАДЕ ВСЮ БЛОКАДУ…
(Продолжение. Начало в №27–28.)
…Но были в это нелегкое время и радости, даже чудеса. Мама вспоминает, что какое-то время она жила у тёти Тони на улице Шкапина. Тётя Тоня… даже в старости никто и никогда не называл её бабушкой, старушкой. Давно уже нет на свете этого доброго и дорогого человека, а я словно наяву слышу её звонкий голос, вижу летящую походку, ощущаю тепло и сердечность её души. Тётя Тоня не была замужем, и поэтому всю свою нерастраченную любовь она щедро дарила всем членам семьи. С тётей Тоней связано одно небольшое блокадное чудо. В самую голодную зиму, когда норма хлеба, выдаваемая по карточкам, сократилась до самого минимума, когда никаких запасов не осталось, когда исчезли в городе воробьи, голуби и кошки, тётя Тоня шла с работы – а работала она во время войны на Адмиралтейском заводе. Пешком, спрямляя, где можно путь, путаясь в не по росту большом ватнике и шаркая огромными (особенно для её миниатюрных, тридцать четвертого размера – ножек) валенками, возвращалась после недельной смены в холодную квартиру на Шкапина моя «тута Тонечка», тогда ещё совсем юная, недавно проводившая своего жениха на фронт. (Жених с войны не вернулся. В память о нём наша Тонечка осталась в девах, храня верность погибшему. «Жди меня, и я вернусь, всем смертям назло…» – вот она и ждала. Всю жизнь.) В темноте споткнулась обо что-то и, не устояв в негнущихся в коленках валенках, упала в сугроб. Пошарив вокруг, взяла в руки что-то круглое и почувствовала какой-то знакомый, из прошлой, довоенной жизни, запах. Сунула под жакетку – ближе к телу – скользкий холодный круглыш. И только дома разглядела, что это была большая – килограмма на два – головка сыра. Возможно, благодаря тому сыру и выжили в ту страшную зиму мои родные.
И ещё о еде. Еда, вернее мысли о еде, по словам мамы, были тогда главными. О еде думали всё время. Есть хотелось постоянно. Запасов у нашей семьи практически не было (всё осталось в деревне), но дед был военным, поэтому кроме карточек девочкам перепадало от солдатского пайка. Кстати сказать, в блокаду детей часто подкармливали совершенно незнакомые солдаты, прямо на улице останавливались и угощали то кусочком сахара, то корочкой хлеба. А мои родные жили при казарме, поэтому двух девчушек подкармливала вся часть. Рядом с казармой – буквально в нескольких шагах – широкая и чистая, только-только втекает в город – Нева. Вся ребятня сачками и удочками ловила в свободное время рыбу, особенно после бомбёжек, когда она плыла оглушённая и её удавалось собирать у пологого берега просто руками. Да и вообще, живя рядом с Невой, не надо было много сил тратить на то, чтобы обеспечить дом водой. Берега Невы до Володарского моста, теперь закованные в гранит, тогда были девственно травянисты. Тем, кто жил в центре города, приходилось использовать каждый клочок земли под огородики, даже асфальт вскрывали. А здесь по зелёным берегам росли подорожник, лебеда, одуванчики, даже щавель. Трава стала главной пищей летом, из неё делали всё: салат, суп, лепёшки. После первой зимы, когда стало ясно, что война и блокада надолго, научились сушить траву и делать из неё муку про запас на зиму. Так что окраина спасла нашу семью. А ещё мама с благодарностью вспоминает одного пожарника. Хохол Пляс – так его все звали, – до войны держал поросят. Мясо-то было давно съедено, а вот остатки корма – жмых, отруби – остались. Вот этими остатками Пляс и делился с детьми. Лебеда с отрубями превращалась в довольно вкусные лепёшки, которые даже научились высушивать и заготавливать впрок. Недалеко от части находились поля совхоза «Красный Октябрь», но, как рассказывала мне мама, туда никто не ходил, все поля охранялись объездчиками на конях. Лишь после того, как урожай собирался и ударял мороз, можно было попытать счастья – перевернув кучу мёрзлой земли, откопать редкие ледяные картофелины, морковины да свёклины.
В семье еда распределялась между всеми поровну, не делалось никакого различия между взрослой и детской, мужской и женской пайкой. Кроме деда с бабушкой, мамы с сестрёнкой, дедовой сестры тёти Тонечки в блокадном Ленинграде оставались и другие родственники. Все они держались вместе, помогали друг другу, делились теплом и куском хлеба. Баба Паня, баба Шура часто брали к себе девочек. Вся семья, оставшаяся в блокадном городе, выжила, только по злой иронии судьбы во время эвакуации погибла бабушкина сестра.
Продолжение следует…