Чтобы помнили

[dropcap]М[/dropcap]Ы ПРОДОЛЖАЕМ ПУБЛИКАЦИЮ ПОВЕСТИ НАШЕГО АВТОРА, ЧЛЕНА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ, ГАЛИНЫ ИЛЬИНОЙ, ПОСВЯЩЕННОЙ ВОСПОМИНАНИЯМ ДЕТСТВА ЕЕ МАТЕРИ, ПРОЖИВШЕЙ В ЛЕНИНГРАДЕ ВСЮ БЛОКАДУ…

(Продолжение. Начало в №25–26.)

…Нашей семье повезло. Приземистый, невзрачный, хотя и стоящий несколько в стороне от основного жилого микрорайона, и этим выделяющийся, дом, видимо, не представлял интереса для налётчиков. Удивительно, рядом подстанция, обеспечивающая электроэнергией целый огромный район, а вот поди-ка – за всю войну ни одной бомбы не попало в наш дом, сохранились родные стены.

Недолго оставалась наша семья в Московском районе (тогда это был проспект Сталина). Вскоре немец подошёл к Пулковским высотам. Занял посёлок Шушары. Даже пробыл целый день на территории мясокомбината, что на Московском шоссе. Опасаясь, что враг подошёл слишком близко, бабушка снова пошла пешком с детьми – но теперь уже на 5-ю ТЭЦ, через весь город к Володарскому мосту, через Неву – на подстанцию к деду.

Начальник 5-й ТЭЦ по закону военного времени приказал деду эвакуировать семью. Первой отправили самую маленькую Любу – с детским садиком.

До сих пор сохранилась та фотография с адресом и всеми необходимыми сведениями о семье на обороте, что, упакованная в прозрачную плёнку, висела на худенькой детской шейке испуганного ребёнка, которого отрывают от мамки и отправляют в неизвестность, возможно навсегда. Но не успели ещё провожающие добраться до дому, как их догнало страшное известие: поезд бомбили, несколько вагонов сошли с рельсов, движение по железной дороге прекращено. На попутном военном грузовике бабушка одна из первых прибыла к месту бомбёжки.

Перепуганные дети разбежались по всему лесу, прятались в канавах и кустах, а сверху их укрывали золотые листья, осыпавшиеся с берёз и осин, словно сама природа взяла на себя заботу о своих детях – прятала малых пичужек от чёрного ворона. Они не кричали, не плакали, молча сидели в своих укрытиях, лишь звенели в прозрачном осеннем лесу взволнованные голоса матерей, зовущих своих деток, да вдалеке низким противным воем взрезал небо удаляющийся «мессершмитт».

Для моей бабушки этот случай послужил своеобразным перстом судьбы. Найдя в том хаосе свою младшую дочь, бабушка категорически отказалась от дальнейшей эвакуации, заявив: «Чему быть, того не миновать, а разлучать семью, разбивать её на мелкие осколки я не буду». Никакие уговоры не могли переубедить её, и поэтому пришлось начальнику 5-й ТЭЦ выделять деду комнату для семьи, правда, за ослушание приказа деду пришлось расплатиться звёздочкой с погон.

Бабушка пошла работать, тоже на подстанцию, в охрану. Моей маме приходилось следить на младшей сестрёнкой и управляться по хозяйству. Из окон комнаты можно было увидеть будку на проходной, в которой стояла, завёрнутая в тулуп по самую макушку, хрупкая, но упрямая моя бабка.

Вход в бомбоубежище был с Невы, где у каждого было своё место, и сначала на ночь уходили спать туда. Но всем это быстро надоело. Поэтому ночевать, даже при объявлении налёта, оставались дома, только стелили постель не на кровати, а под кроватью, прикрытой сверху покрывалом, наивно полагая, что это защитит в случае попадании в дом бомбы.

Зима прибавила хлопот. Мама моя ходила в школу, но уроков не было, вместо этого вязали для фронта на машинках шарфы, носки, двухпальчиковые перчатки. До сих пор мама не любит вязать, видимо, в детстве навязалась досыта.

Ещё ходили в ближайший госпиталь, как это тогда называлось – в виде шефства. Госпиталь на Народной (теперь там госпиталь инвалидов Великой Отечественной войны, в котором мне довелось несколько лет работать) находился буквально рядом с домом, и моя мама, прихватив младшую сестренку, часто бегала «шефствовать»: мыла полы, скручивала бесконечные ленты бинтов, читала раненым письма, писала ответы. Младшая – Любочка – пела и танцевала, подавала питьё и газеты, а чаще просто сидела на коленках у кого-нибудь из выздоравливающих, отогревая их душу своей детской непосредственностью.

Мама с сестрёнкой ходили отоваривать карточки, в военный городок, в километре от 5-й ТЭЦ. Летом этот километр они проходили достаточно быстро, а зимой… Зимой всё, казалось, удлинялось в несколько раз – и не только расстояния, но и само время.

Мама помнит блокадные «наряды», в которых они с сестрой тогда «щеголяли». Летом – одинаковые красные в цветочек платья, зимой – искусственные американские шубы – гуманитарная помощь. А платочки были свои – летом белые в мелкий горошек, зимой – серые пуховые, крест-накрест повязанные на спине. Блокадная зима помнится суровой, холодной и очень-очень длинной. А может, как говорила дедова сестра – тётя Тонечка, тоже прожившая в Ленинграде всю войну, просто все зимы от холода слиплись в памяти в одну, но такую длинную, словно тот первый шарф, нескончаемые петли которого никак не могла довязать маленькая Верочка.