Чтобы помнили

МЫ НАЧИНАЕМ ПУБЛИКАЦИЮ ПОВЕСТИ НАШЕГО АВТОРА, ЧЛЕНА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ, ГАЛИНЫ ИЛЬИНОЙ, ПОСВЯЩЕННОЙ ВОСПОМИНАНИЯМ ДЕТСТВА ЕЕ МАТЕРИ, ПРОЖИВШЕЙ В ЛЕНИНГРАДЕ ВСЮ БЛОКАДУ; В ЭТОМ НОМЕРЕ – О НАЧАЛЕ САМОГО СТРАШНОГО СОБЫТИЯ В ЖИЗНИ СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ: БЛОКАДА… ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА…

[dropcap]М[/dropcap]оей Маме, Янчурской Вере Сергеевне, в девичестве и во время блокады Петровой, посвящается…

Человеческая память одинаково хранит все самые важные моменты жизни, не отбирая – плохие они или хорошие. Зачастую наши счастливые и горестные воспоминания вот так и сопровождают нас по жизни – рука об руку. Для моей мамы детские воспоминания – война, блокада. В детстве всё кажется ярче, потому, наверное, и запомнилось на всю жизнь.

Великая Отечественная война пришлась на мамино отрочество.

«Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война…» Эту песню будут петь позже. А пока… Школьные долгожданные летние каникулы 1941 года безжалостно прервал голос Левитана с объявлением о начале войны с фашистской Германией. «Родовое поместье» нашей семьи – деревня Мордовщина – очень близко от Ленинграда, в семидесяти пяти километрах. Известие о начале войны застало мою маму во время игры в «двенадцать палочек». Приехал в военной форме из города мамин отец – мой дед Сергей – и забрал всю семью в Ленинград.

Деда перевели на казарменное положение. Началась эвакуация. Тогда, бабушка Настя, ещё довольно молодая женщина с двумя детьми – моей мамой Верой, одиннадцати лет, и трёхлетней малышкой тётей Любой, – вернулись снова в деревню. Казалось, война ненадолго, и лучше её пересидеть в спокойном месте: в тёплом доме-пятистенке с русской печью и запасами со своего огорода. А в случае чего, рядом лес с ягодами-грибами, да и речка с рыбой да раками в нескольких – только сбеги с пригорка – шагах. Дед мой был военным офицером, пожарником, поэтому по долгу службы остался в Ленинграде, да так и служил всю войну в противопожарной охране. Все 900 блокадных дней и ночей. До самого конца войны, никуда не уезжая из родного города.

Бабуля, моя никогда не ошибающаяся бабуля, даже представить себе не могла, что немцы так быстро заполонят собой землю Ленинградской области. И в августе 1941-го, когда в предрассветной тишине стала слышна чужая лающая речь, устав прятаться в подполе и промозглом окрестном лесу, баба Настя взяла своих дочек за руки, и без всего, налегке – только небольшая котомка с детскими немудреными вещичками за спиной, пешком отправилась в Ленинград. Ей повезло: бредущую краем леса женщину с двумя детьми подобрали отходящие части и довезли до Ораниенбаума. Тогда-то бабушка и узнала, что немцы не щадят семей советских офицеров, а ведь первоначально она хотела остаться. Как мне рассказывала моя мама, ей очень хорошо запомнились бабушкины слова: «Не поеду я никуда из своего дома. Здесь мой сад, мой огород, мои яблони, моя картошка… Ничего мне немцы не сделают: не станут ведь они с женщиной да с детями малыми воевать». Не знали тогда, не ведали люди, какая страшная и жестокая сила накатила на землю русскую, на землю украинскую, белорусскую, на ту часть света, что гордо звалась СССР.

Из Ораниенбаума в последнем поезде (немецкие самолеты бомбили состав, и хотя он проскочил неповреждённым, все железнодорожные пути разворотили и сообщение между Ораниенбаумом и Ленинградом прекратилось) беженцы прибыли на Балтийский вокзал. Переночевали у тётушки на улице Шкапина, рядом с вокзалом. Как вспоминает моя мама, при звуках взрывов они прятались в прихожей – в проёме между дверей. Так полночи и простояли. Но надо было ещё добраться до дома.

Городская квартира наша находилась тогда на Средней Рогатке, почти на самой южной окраине Ленинграда. В хорошую погоду отсюда можно было разглядеть купол Пулковской обсерватории. Квартира, – это громко сказано: комната в коммуналке ведомственного дома. Ещё до войны дед работал в военизированной охране на электрической подстанции, и жильё было в двух шагах от работы. (Правда, деда с начала войны перевели на 5-ю ТЭЦ, что на правом берегу Невы, как раз напротив теперешнего речного вокзала недалеко от Куракиной дачи.) И вот, моя бабушка с детьми возвращается на Алтайскую улицу, не зная, есть ли вообще этот её дом. Доехали на трамвае – две-три остановки по Обводному каналу до Фрунзенского универмага, и вдруг – налет. Спасались-прятались в туалете на Обводном – целый трамвай народу туда набился. Закончился налет, они вышли и услышали, как кругом все говорят: горят Бадаевские склады. Полыхает алыми сполохами небо. Пока шли пешком до дому, цвет неба изменился на пепельно-серый – заволокло его, словно грозовыми тучами, дымовой завесой горящих продовольственных запасов города. Долго ещё потом не проглядывала голубизна небес. Город горел беспрестанно: фашистские налёты, а затем и артобстрелы были настолько постоянными, что к ним, в конце концов, привыкли и даже перестали замечать. Но это было позже.