[dropcap]Е[/dropcap]е обожает интеллектуальный интернет и знать не знает «рядовой» современник, поклонник всевозможных гаджетов, языка эмодзи, «телеграмма» и прочих достижений века коронавирусных страстей.
ТАТЬЯНА ГНЕДИЧ
Поэт, переводчик, просто чуткий и мудрый человек. Взрастившая целую плеяду талантов-поэтов. В обычном районном литературном объединении – ЛИТО…
И каждый, кто так или иначе припадал к светочу поэтических знаний, кто так или иначе соприкасался с Татьяной Григорьевной, готов буквально часами говорить о ней. И почти ни слова – о себе. Мол, кто я – на фоне этого воистину великого человека.
Вот ее требуется чтить и помнить, знать и обожать. Ее литературный подвиг – дотошный, скрупулезный перевод байроновского «Дон Жуана», ее желание привить летящий звонкий стиль и душу поэзии всем и каждому, кто хоть раз переступал порог так называемого пушкинского – районного литературного объединения (ЛИТО).
ДИТЯ БЛОКАДЫ
Средь них и он – поэт, дитя блокады Анатолий Ушаков. Свидетель, очевидец, эпохи. Эпохи талантливых людей.
«Стихотворцем хотел стать сызмальства, но только Татьяна Григорьевна сумела взрастить во мне пиита…», – утверждает Анатолий Натанович.
Невский проспект всегда полон звуков и образов, ярок и многоголосен, шумлив и дерзок. Бежит себе из конца в конец, ныряет во чрево тех или иных станций, гудит на беззаботных перекрестках в клаксоны всевозможных авто, и даже не знает, что за легкой ситцевой шторою одного из осанистых домов «первой линии» центрального проспекта живет он – очевидец, душа эпохи высококлассного стиха. Ему за 80, он плохо слышит, рокот машин за окном – тот же Невский проспект, ему не страшен.
Анатолия Ушакова, самодеятельного поэта, страшит иное. Чтоб не кануло в Лету его детище, его труд, его воспоминания о ней.
«Обо мне вздумали писать? – изумился мудрый старик. – Нет-нет, только о ней, только о ней…»
«…Трудно сложить первые строки, но путь завершается, – и надо успеть привести в порядок сохранившиеся беглые записи о встречах с Музой, – нашей Незабвенной Наставницей в Пушкине – Татьяной Григорьевной Гнедич (17.01.1907 – 07.11.1976). Но сперва (для ясности) – о себе, как я пришел в ЛИТО к большому Поэту.
Жеманного словечка «поэтесса» она не любила: «Я – русский поэт, а не дамочка, пишущая стишки!»».
Четкий каллиграфический почерк выдает тягу к порядку даже в мыслительном процессе. И хоть рука уже слаба – и не та, что раньше, готов сейчас, сквозь немощь и слабость, писать, писать, писать…
«…Так, вот, родился я в семье молодых ленинградских рабочих за четыре года до начала войны. И, наверное, с двух лет ощутил тягу к ритмичной и рифмованной речи, слушая Маму – пение и чтение. Неведомые творцы входили в мою жизнь!»
«ЛИТО»
«И вот с такими вкусами и тяготением плюс собственные попытки стихотворчества, с сентября 1947 года, я в конце марта 1968 года пришел в пушкинский Дом культуры на собрание ЛИТО. Привел меня давний, еще с пионерлагеря, друг Олег Николаевич Миронец, фотокорреспондент городской пионерской газеты, посланный сделать репортаж. Сам я ни о ЛИТО, ни о его руководительнице не слыхивал, но сразу вошел, вник в деловую, приподнятую – и дружелюбную, атмосферу чтения и разбора прочитанного, – даже сам решился в него сунуться (наверное, поспешил…).
Такова она – Татьяна Гнедич.
Много позже я узнал, что отсидевшая десять лет сотрудница ЛШПД (Ленинградского штаба партизанского движения) после выхода на свобода вела семинар переводчиков на филфаке ЛГУ, но его закрыли, и в районном ДК ее учениками стали студенты сельхозинститута, местные школьники, несколько ветеранов, да я, занесенный таким счастливым ветром…»
«МНЕ КЮХЕЛЬБЕКЕРНО И СЛАДКО»
«…Прошло свыше полустолетия, но, помнится, мне не понравилась категоричность молоденького поэта Юрия Васильевича Алексеева (1947): «И выше нет предела – только Бог!» (сам-то я убежденный материалист). За что был удостоен реплики Татьяны Григорьевны: «Во, товарищ Ушаков своим «счетчиком Гейгера» засек эту одиозную личность!». Так я впервые пришел в лучшее литобъединение Ленинграда, которое уже не покидал до самой кончины наставницы. Меня она принимала, слушала, редактировала, уже и не выходя из дома…
…А Юра-то, как я вскоре узнал, носил неофициальный, но общепризнанный титул ее любимого ученика. Но надо сказать, что любимым учеником чувствовал себя каждый участник ЛИТО! (Анатолием Ушаковым, нашим собеседником, вспоминаются староста-организатор Павел Васильевич Егоров, инженер-путеец Виктор Александрович Пакконен, художники Борис Воронец и Андрей Сулоев, строитель и искусствовед Михаил Аркадиевич Вершвовский, Инна Фролова, Клим Егоров с охватными рифмами, Елизавета Аркадьевна Лыжина, перепечатывавшая стихи для занятий…)
…Я приезжал на занятия (дважды в месяц, по воскресеньям, к полудню) зачастую после ночного или суточного дежурства, но со всем прилежанием. Охота передать общий настрой: помню высокого приветливого парня, – Валерий Христофоров, так вот, он прочел яркую миниатюру, а в ней – замечательную строчку: «Мне кюхельбекерно и сладко». Могу лишь позавидовать!
А, в общем, никто никому не завидовал, никто ни на кого не ополчался, а вполне дружелюбно подмечали шероховатости, если они звучали.
Татьяна Григорьевна считала эти разборы вполне профессиональными. А потом сама разбирала услышанное: содержание, словарь, стиль. А мы вслушивались и запоминали, чувствуя, что от нее к нам несется отзвук подлинного лицейского духа. Кстати, ее прадед был двоюродным братом лицеиста Николая Ивановича Гнедича – переводчика «Илиады» и доброго знакомого Пушкина…»
«А СУДИЛ МЕНЯ – ТРИБУНАЛ!»
«В блокаду никакой шпиономании не было! (а вот после ее полного снятия…)» И тут пошла прямая речь, прямые мысли самой Татьяны Гнедич: «В 1944 году в Англию должна была лететь делегация советских поэтов – Николай Тихонов, Вера Инбер, кое-кто еще и ваша слуга покорная.
Причем, все переводы-то на английский были выполнены мною, но некие «органы» – (вдруг) обвинили меня в том, что я будто бы надумала остаться в Англии, – и была арестована. Первый мой следователь был законченный дурак, и меня, помню, ужасно рассмешило обвинение, что я проникла в Штаб партизанского движения, словно я кошка или крыса! (Штаб в данном случае – Ленинградский штаб партизанского движения, начальник – Михаил Никитич Никитин). Ну, уж относительно мыслей о каком-то «бегстве» за рубеж, то на суде (а судили меня как военнослужащую – трибунал), заявила: «…Если старую деву, мечтающую о мужчинах, можно судить за проституцию, то уж тогда судите и меня!». Даже судейская «тройка» рассмеялась. Но поскольку я, разозлившись, заявила, что репрессивная политика Сталина позорит партию в глазах всего мира, этого было за глаза достаточно, чтобы получить десять лет».
«ВЕНКОВ СОНЕТОВ У МЕНЯ ШЕСТЬ!..»
«…Память у меня, скажу, не хвалясь, цирковая. Я ведь могу декламировать одно стихотворение, а сочинять одновременно другое, хоть на чужом языке, – и не собьюсь. Когда-то очень любила изумлять этим знакомых. Считаю, что могла бы в цирке работать!»
«…У сонета вполне четкая форма. И уж если писать сонеты, то, конечно, классические! Венков сонетов у меня шесть, и лучшим я считаю «Пушкина в Одессе», а наименее удался мне, как ни странно, не первый, а четвертый, потому что я попыталась пунктуально раскрывать каждую строку магистрала (так у меня записано)…»
««Жуана» не записывала до 30 лет. …Так как было абсолютно некогда: работать начала с 13 лет, и недосыпала – до обмороков. А в 1945 году, в одиночном заключении, у меня впервые появилось время, – и эти два года были годами наибольшего вдохновения. Конечно, далее это не могло бы продолжаться, но две песни «Жуана» я помнила наизусть!: «We still hope to see You in England»…»
Показывают небольшую записку, видимо, вложенную в письмо, где Randolph Charchill (внук премьера), пишет (привожу по памяти, издалека): «We still hope to see You in England» – и все-таки мы надеемся увидеть Вас в Англии! «Still» – подчеркнуто… Не дождались. Не дожила – это уже от себя написал сам архиватор воспоминаний и цитат Гнедич Анатолий Ушаков. 7 ноября 1976 года не стало незабвенной Наставницы нашего пушкинского ЛИТО. А не то через два месяца пришла б дежурная регалия к 70-летию…
«…Понимаете, я не боюсь смерти, тем более, что самого близкого мне человека нет в живых. Он был Первым секретарем Смольнинского райкома комсомола. Его звали Андрей. У нас был роман… Его убили за то, что его любил Киров, и с той поры я живу словно на одном легком… При мысли о той могиле я готова умереть с улыбкой, но момент, когда с сердцем очень плохо, все-так страшен…».
Редакция газеты «В любимом городе и области» выражает искреннюю благодарность Анатолию Ушакову за счастье соприкоснуться с Татьяной Гнедич. И за помощь в этом соприкосновении…